Кто станет заниматься любовью?

Последним, до меня, из лаборатории уходил Бабин. А я еще задержался около вольеров с амбицефалами, просовывал между тонких прутьев свернутые в трубочку листы прожелтелой бумаги, вырванные из телефонного справочника. Цефалы щурились, сползались к моей стороне и интересно щелкали. Вдоволь насмотревшись на то как они, то и дело приседая на коротких ножках и выпрямляясь вновь, жалобно шипели, я благодушно скормил им страниц двадцать. Амбицефалы - любимцы Женечки Кирилловой. Принес их месяца два назад один инженер из соседнего блока, Женечка весь день забросив работу провела с белыми еще бесшерстыми детенышами, сюсюкаясь то с одним, то с другим. - Ну чего ты их трогаешь. – Бурчал склонившийся над бумагами Гена. Его стол находился у аквариума, в самом дальнем углу от окна. - Они же щелкают, щелкают, - измученно тер он виски. – Треск какой! - Ген, да ты подойди, погляди, - Взвизгивала Женечка. – Смотри какие крохотули, а уже присаживаются. - Это не присаживаются, - заметил я. – Это у них брачное. - Брачное?.. – Растерялась на секунду Женечка. – А хоть бы и брачное. - Ну ты смотри, если из клетки выберутся, то так искупают, не обрадуешься. - Ну Шура. – Женечка обиделась и отошла от вольера, в котором шуршали амбицефалы. - Вот тебе и Шура будет, когда узнаешь. Довольный Гена шуршал бумагами в своем темном углу. Любовь не росла. Никто не знал, сколько ей лет, дитеныш ли это совсем, или особь уже зрелого возраста. На прошлой неделе Женечка вывесила на наш форум фотографию любви вместе с вопросом, что это за подвид и какого по оценке специалистов возраста наша любовь. Ответов до сих пор не приходило, кроме пары едких и не очень культурных восклицаний каких-то случайных пустозвонов. - А если с кабана вымахает? – Хохотал Бабин, выглядывая из-за чашки утреннего чая. - Продадим. – Шептал Гена, закрываясь от Женечки свежими документами. - Я вам продам! – Снова обижалась Кириллова. – Живая же, как... Единственное, что стоящего удалось найти в сети, это только короткая статья о содержании любви. У статьи не было автора. Из текста узнали ценное. Любовь нельзя содержать в клетке; запрещалось сочетать любовь с полостными структурами, металлом, пластиком и вообще всем, способным к статическому; тут же оговаривалось, что вообще никакого ограничения пространства по отношению к любви применять нельзя. Вобщем-то и всё. Оставив забавы с амбицефалами, я уже собирался выключать свет, как услышал из угла лаборатории гудение. Миновав столы Гены и Женечки, я прошел к подоконнику и заглянул в угол. Любовь свила полукругом одутловатое тельце и лежала, закатив глаза. Я развернулся, чтобы выйти обратно, как вдруг раздался глухой удар и тяжелый стол рядом со мной вздрогнул, чуть сдвинулся в сторону. Ошарашено я отступил. Любовь извивалась на линолеуме, а на лобных буграх багровел след от ушиба. На следующее утро Кириллова отказывалась мне верить. - Да говорю тебе, - почти кричал я. – Она пыталась напасть на меня, когда в лаборатории никого не было! - Ну почему напасть? – Возражала Женечка. – Вот все вы такие! Просто дернулась, подпрыгнула, может быть. Шура, ну что ты какой. Ведь не знаешь точно, нападала ли она, или нет. Я фыркнул и покачал головой. - Женя, если бы она на меня всё-таки напала, у тебя не нашлось бы сейчас никаких, даже таких плоских аргументов. А что со мной бы стало, об этом и думать не хочу. Кириллова выпятила нижнюю губу и уткнулась в бумаги. А когда я отошел в свой угол лаборатории, запричитала. - Какой ты сам, так и воспринимаешь всё. Если злой, то и люди тебе злые все. Вечно ожидаешь от остальных того, чем сам опасен. И мерещится тебе, что все нападают. - Как та старая дева, которая боится, что ночью под кроватью спрячется мужчина и изнасилует её. А с годами покупает вторую кровать. Ну, для увеличения шансов. – Не удержался и заржал Гена. Женечка ничего не поняла и на всякий случай обиделась, решив, что Гена хочет поддеть её длящимся незамужеством. А я решил сторониться опасной любви. По-крайней мере не оставаться в лаборатории с ней один на один, когда все расходились. И, как оказалось, совсем не зря. В один из осенних дней Женечка Кириллова пришла как ни в чем не бывало на работу, устроилась за рабочим столом и зашуршала бумагами. С документами она работает до полудня, а потом принимается за практические опыты. - Кириллова! – Ахнул Бабин, едва только шагнув через порог. – Да ты что?! - Что? – Подняла голову Женечка. И тут уже остолбенел весь отдел. - Да у тебя же… - Бабин задохнулся. – Боже мой! На тебе же лица нет! Я увидел и вздрогнул. Кириллова сидела, растерявшись, с бумагами в руках, а на передней стороне головы не было ровным счетом ничего, пустое ровное место. От уха до уха, от линии волос до подородка - ничегошеньки. - Женечка, скажи что-нибудь. – Вдруг вырвалось у меня. - Что? – Повернула она пустую плоскость в мою сторону. - Чем, чем ты это сказала?.. – Совсем неуместно вспомнил Гена очередной старый анекдот. - Дурак! – Зарыдала Кириллова. Ничего лучше Женечка придумать не могла, как в истерике броситься к раковине умывальника и судорожно умываться. - С любовью нянчилась! – Подначивал рассерженный Бабин хныкающую Кириллову. - Я же так, немного только… - Всхлипывала она, умываясь в десятый раз. – Вчера еще пощипывать кожу начало, я и не думала совсем что… - Вот и потеряла, Кириллова. Ты лицо потеряла, думай! Работать-то можешь? - Могу. - Нет, давай на больничный. - Павел Семенович, - взмолилась Женечка и я первый раз услышал, как она называет Бабина по имени и отчеству. – Не бросайте меня, я не знаю что делать. Бабин снова рявкнул на счет того, что он никого не бросает, но что вобщем-то Кириллова права и бездумные фитюльки, которые не отвечают за свои поступки, среди его сотрудников ему не нужны, но Женечке надо в любом случае идти на больничный, чтобы успокоиться, а остальным дать время на раздумья. Кириллова ушла, не переставая плакать. Только сдернула с шеи газовый платок и повязала на голову, надвинув пониже, чтобы отсутствие лица не так бросалось прохожим в глаза. - Она в туалет сходила! – Восторженно воскликнул Гена, тыча пальцем в угол. - Кириллова? – Ужаснулся Бабин. - Ой, да что вы. Любовь сходила! – Не успокаивался Гена. – Чего-то все не ходила, не ходила, а сейчас вон как… Вот так куколка. В углу лежал целый ворох серых комков. - Ну и экскреты. – Пробормотал Бабин, когда разглядел случившееся. - Да это же… - Я удивился и осмелев взял двумя пальцами один из комков. В моих руках оказалась самая обычная бумага, разве что немного смятая, скатанная в трубочки. Когда я развернул эту бумагу, на свет показались буквы, кривые, будто выведенные дрожащей рукой. От экскретов попахивало духами. - Это же любовные записки. – Сказал я и показал всем развернутую бумажку. Я просунул записку между прутьями в вольер амбицефалов. Несколько особей тут же подбежали, вырвали бумажку из рук и довольные захрустели, разрывая её на клочки. А по этажам уже пополз слух. Прежде всего все обсуждали конфуз, случившийся с сотрудником Кирилловой, в одной из курилок я сам стал свидетелем одного слуха: рассказывали, что у Женечки за ушами обнаружились жаберные щели, а вдоль позвоночника проступила щетина. - Возьмешься за диссертацию? – Встретил меня вопросом Гена, когда я вернулся в лабораторию. Он смешливо кивнул на ворох записок в углу. Я послал его к черту. - Вот что, Шура. – Подошел ко мне Бабин. – Сходи в соседнее здание. Контейнер с этой… - Он махнул в сторону содрогающейся возле батареи отопления тушки. – С куколкой. Прислали именно оттуда. Что, да как, выясни. «Я помню чудное мгновенье…» - Декламировал на распев Гена, развернув одну из серых записок, когда я выходил. Да еще тревожно поскрипывали амибцефалы. Через внутренний двор я направился к черному входу соседнего здания. В отличие от нашего корпуса, там размещались всего два отдела, у нас же почти двадцать. Попав в коридоры, я мигнул знакомому охраннику и возле лестницы остановился, размышляя, какой из двух отделов мог нам подбросить такую свинью… Под стрелкой, указывающей налево значилось «Отдел трансперсональных коммуникаций», а под той, что указывала на право – «Корпус исследования тахионовой активности». Смутно припомнил, что тахионы это какие-то корпсукулы, связанные со движением времени, я выбрал другое направление, пошел туда, где «трансперсональные коммуникации». Прямо в коридоре возле окна с цветочными горшками сидела брюнетка в светлой блузе. То ли секретарь, то ли администратор. Я часто видел её на планерках. - Вам по какому вопросу? – Чеканно спросила она. - Я, собственно, из соседнего здания. Вы что-нибудь знаете про любовь? Слыхали, может быть? Брюнетка побледнела, потупила взгляд. Потом оживилась, в её глазах блеснуло что-то странное. - Ах, любовь. – Вдруг вспомнила она. – Да, да. Это вы загляните в восемнадцатый кабинет. Любовью у нас там занимался один товарищ. Она махнула изящной ручкой в сторону дальнего конца коридора. Я отправился. После тактичного стука я толкнул рукоятку двери кабинета. Дверь не поддавалась. Я оглянулся на далекую фигурку брюнетки, та склонилась над столом и что-то разбирала в толстенном канцелярском журнале. Я постучал еще раз и услышал за дверью шаги. Дверная рукоятка дернулась. - Кто там? – Раздался голос. - Видите ли… Из соседнего здания, из отдела биоцентрации. – И после того, как убедился, что за дверью продолжается молчание, добавил. – Мне нужно выяснить кое-что про любовь. Щелкнул замок и дверь открылась. - День добрый… - Начал я и осекся. Передо мной на пороге стоял человек в помятых брюках и немного растянутом шерстяном свитере. Возраст его определить я не смог, потому что у человека не было лица. Точь-в-точь как у нашей Женечки, ровная плоскость от уха до уха. - Вы тоже потеряли своё лицо из-за любви. – Догадался я. Человек промолчал, лишь отступил в сторону, пропуская меня в кабинет. Помещение было небольшим, из-за широкого стола и пары стеллажей было даже тесновато. - Вы позволите, я закурю? – Спросил я, усаживаясь на один из расставленных вдоль стены стульев. Мой собеседник кивнул и поставил на стол пепельницу. - А вы думаете, я вам что-то могу сообщить? – Вдруг заговорил он, пока я прикуривал. – Если хотите знать, я сам толком ничего не знаю. - Вы не откажетесь?.. – Протянул я ему приоткрытую пачку. - Вы издеваетесь! – Взвинчено сказал он. – Я кошмарно хочу курить и выкурил бы всю вашу пачку прямо сейчас, но мне нечем курить, у меня нет лица. - Извините, бога ради. Как давно вы… Ну, так? - Почти две недели. - Видите, значит вы все-таки что-то должны знать. У нас же эксцесс с потерей лица произошел только сегодня. Если бы мы встретили вас раньше, случившееся можно было предотвратить. Человек без лица отвернулся. - Мне ничего неизвестно. – Устало сказал он. – Знаю только то, что всё это, - указал он на то место головы, где должно было быть лицо. – Всего лишь цветочки. - А записки?.. - Какие записки? Ах, да, записки. Записки тоже были. - Скажите, - вдруг не смог сдержать я любопытства. – А как вы разговариваете, чем? - Бог мой!.. И вы туда же! – Раздраженно заныл он. - Хорошо, простите еще раз, это я правда лишнего. Но ответьте, что будет еще? Что-то еще должно быть? Чего мы должны опасаться? – Стал поливать я его вопросами. Он подошел к стеллажу, принялся искать что-то среди книг. Решив, что он разыскивает нечто, что решит загадку с непонятной любовью, я замолчал и стал ждать. Однако предмет, который достал человек без лица, обескуражил. В его руках оказалась детская маскарадная маска, изображающая раскрашенную физиономию клоуна. - Такая вот буффонада. – Пробормотал он. – Зайдите попозже. Затем шагнул к двери, повернул ключ и распахнул её. Я еще некоторые мгновения сидел, не поднимаясь со стула. Странное ощущение, когда перед тобой стоит человек, его лицо – вернее то, где должно быть лицо – обращено к тебе, а взгляда его ты не чувствуешь. - Идите, идите. – Поторопил он и нацепил маску на лицо. Вместе с человеком без лица мы прошли по коридору. Он остановился около стола брюнетки, которую ничуть не удивлял его маскарадный вид, а я спустился по ступенькам и вышел во двор. Дверь в лабораторию была приоткрыта. Я вошел. - Да это ужас какой-то. – Устало сказал Бабин, когда увидел меня. - Ужас. – Согласился я, подумав, что Бабин говорит о случае с Кирилловой. Но увидев Гену, выругался. Действительно ужас. Гена сидел за столом, нервно заламывая руки. У Гены не было головы. Воротничок клетчатой рубашки сходился ровным овалом на плечах, а там где должна была быть голова, зияла пустота. Охнув, я присел на край стола. - Та еще причитала, истерила, а этот уже и говорить не может. – Увещевал Бабин. – Вот тебе и денек, всё на мою голову. Гена беспомощно заскреб ногтями по столу. - А там что сказали? – С безнадежной ноткой в голосе спросил Бабин. - Там ничего не сказали. – Выдохнул я. – Там тоже сидит человек, и у него нет лица. Вторую жертву куколки тоже отправили на больничный. Если Кириллова ушла сама, то Гену отвозили домой на машине, выпросили «Волгу» начальника. Чтобы не шокировать коллег, путающихся по этажам, на лестницу его вывели в шлеме от герметичного лабораторного костюма. Я и Бабин остались в лаборатории вдвоем. Так как Женечки не было, мне пришлось выполнять все её дела. Я кормил лоскутами натуральной кожи цервикальных угрей, сыпал в аквариум к детенышам вазектомов геркулесовые хлопья. А только потом принялся за собственные планы. - Ох, черт! – Вскрикнул я под вечер. Любовь содрогалась в углу лаборатории и выпускала в воздух огромные мыльные пузыри. Тонкостенные и цветные они летели вверх и хлопались с глухим хлюпом об потолок, тут же разлетались. В воздухе разлился отдаленно что-то напоминающий аромат. - Кажется, на «Шипр» похоже. – Принюхавшись, устало сказал Бабин. - А по-моему, стиральный порошок какой-то. Кстати, тетя Катя уже убирала сегодня? - Убирала. - Вот, значит до завтра всё будет лежать. – Я разглядывал новые ворохи свернутых записок. – Павел Семенович, пойдемте отсюда. - Пойдем, Шура. Вышло рабочее время. Он снял с вешалки свой кожаный плащ. Я подхватил переброшенную через спинку стула джинсовку. Некоторое время я помедлил возле двери, раздумывая, выключать свет, или оставить. Всё-таки животные подопытные, а с куколкой соседство совсем не спокойное. На улице мы даже не успели пройти внутренний двор, оставалось чуть-чуть до проходной, когда позади нас зазвенело. Бабин обернулся. И я. Окна нашей лаборатории находятся на четвертом этаже. В одном из окон зияла дыра. Мы успели увидеть, как еще несколько крупных осколков оконного стекла сорвались с рамы и полетели вниз. Я помчался обратно на верх. Взлетел по лестнице и запыхавшийся долго шарил по карманам в поисках ключа. За дверью раздавался громкий сухой кашель. Когда я распахнул дверь, сквозняк от разбитого окна взмел оставленные на столе бумаги. Амбицефалы громко защелкали. А кашель доносился из-за стола, стоящего возле окна. - Мать-перемать! – Не удержался я, заглянув туда. Любовь лежала изрезанная, в свисающих лохмотьях кожи. И кашляла, содрогалась. Лежала она, словно бы раскрытая. Вокруг неё расползались сотни и сотни крохотных белесых гусениц-куколок, точных копий своей родительницы. Отшатнувшись, я увидел, что гусеницы уже заполнили все пространство лаборатории, линолеум, казалось, шевелился. Куколки извивались на рабочих столах и даже стенках приборных шкафов. Огромными скачками я быстро преодолел расстояние до порога, захлопнул дверь. Навстречу с лестницы вышел тяжело дышащий Бабин. - Павел Семенович, там… - Что там?! - Там уже поздно. – Сказал я, махнул рукой и поспешил вниз, перешагивая по ступенькам через одну. Около проходной меня передернуло, когда на рукаве джинсовки я заметил корчащуюся гусеницу. И когда успел? Стряхнул её в заросли травы, а потом досадно ругаясь, раздвигал побеги, безуспешно пытаясь найти, чтобы раздавить. А когда почувствовал, что шею что-то щекочет, заорал и стал стягивать куртку через голову, не расстегивая. На влажный асфальт высыпалось сразу несколько куколок. Из будки проходной вышли несколько охранников и пока стояли молча, наблюдая за моими действиями. - Всё нормально. – Бросил я им, когда вытряхнул вывернутую куртку и подобрал выпавшие из кармана магнитные карточки, сотовый, сигареты и мелочь. На улице прямо напротив проходной через дорогу вечерними огнями светилась громада универсама. Я поспешил на эскалатор, ведущий на второй этаж. Там и отыскал отдел с детскими товарами. - Мне, - глотая от частого дыхания слова затараторил я, - нужны маскарадные маски. Всё, что у вас есть, показывайте! И купил сразу три. Сам не знаю зачем, три. Таков аффект. Волк, медведь и заяц. Выйдя из универсама глотнул холодного воздуха, остановился под тополями и прикурил сигарету дрожащей в руках зажигалкой. Размышлял, где можно достать мотоциклетный шлем. С противоположной стороны улицы мне кто-то махал и что-то выкрикивал. Какой-то незнакомый человек в светлой куртке. Слов нельзя было разобрать из-за постоянного автомобильного движения. Этот человек дождался зеленого сигнала, оббежал ряд остановившихся машин. - Ну вот, там сказали, убежал. Думал, не догоню! – Воскликнул незнакомец и увидев у меня в руках маскарадные маски добавил. – Ого-го, что у вас… - Я вас не знаю. Вы меня, возможно, путаете с кем-то. – Сказал я ему, все еще переводя дыхание. Незнакомец расстегнул молнию на куртке и вытащил маску клоуна, помахал ей перед моим лицом. Теперь я обратил внимание на его помятые брюки и воротник шерстяного свитера, выглядывающий над курткой. - Видите? – Он ткнул себя в нос и радостно закричал. – А это, видите?! - А, вы из коммуникаций... этих, трансперсональных! – Узнал я человека без лица, который оказался сейчас с вполне настоящей физиономией. - Но как же?.. - А вот как, вот… - Человек засуетился и начал рыться в карманах, неожиданно достал два флакона и протянул мне. – Вот антидот. Я повертел в руках флаконы. Внутри пузырилась жидкость черная, как тушь. - Это тахионовый коктейль. – Пояснил он. – В соседнем отделе помогли, они этими делами занимаются. Все эти проблемы лечатся временем. - Временем? Как это, временем? - Переспросил я. – Ах, да, тахионы, это же время. Хотите, кстати сигарету? - Я захохотал и хлопнул бывшего человека без лица по плечу. – Забирайте всю пачку. Тут же вынул из внутреннего кармана джинсовки сотовый телефон и открыл раздел с телефонной книгой. - Кириллова, – Сказал я в трубку. – Я сейчас к тебе приеду. – Вышло как-то чересчур мягко, я сам удивился. Махнул рукой и остановил первую попавшуюся машину. И пока я ехал к Женечке Кирилловой, у меня чертовски кружилась голова.