Раневская

"Пристают, просят писать, писать о себе. Отказываю. Писать о себе плохо
— не хочется. Хорошо — неприлично. Значит, надо молчать. К тому же я опять стала
делать ошибки, а это постыдно. Это как клоп на манишке. Я знаю самое главное,
я знаю, что надо отдавать, а не хватать. Так доживаю с этой отдачей. Воспоминания
— это богатство старости".

В юности, после революции, Раневская очень бедствовала и в трудный момент обратилась
за помощью к одному из приятелей своего отца.

Тот ей сказал:

— Дать дочери Фельдмана мало — я не могу. А много — у меня уже нет…

— Первый сезон в Крыму, я играю в пьесе Сумбатова Прелестницу, соблазняющую
юного красавца. Действие происходит в горах Кавказа. Я стою на горе и говорю
противно-нежным голосом: "Шаги мои легче пуха, я умею скользить, как змея…"
После этих слов мне удалось свалить декорацию, изображавшую гору, и больно ушибить
партнера. В публике смех, партнер, стеная, угрожает оторвать мне голову. Придя
домой, я дала себе слово уйти со сцены.

— Белую лисицу, ставшую грязной, я самостоятельно выкрасила чернилами. Высушив,
решила украсить ею туалет, набросив лису на шею. Платье на мне было розовое,
с претензией на элегантность. Когда я начала кокетливо беседовать с партнером,
в комедии "Глухонемой" (партнером моим был актер Ечменев), он, увидев
черную шею, чуть не потерял сознание. Лисица на мне непрестанно линяла. Публика
веселилась при виде моей черной шеи, а с премьершей театра, сидевшей в ложе,
бывшим моим педагогом, случилось нечто вроде истерики… (это была П.Л. Вульф).
И это был второй повод для меня уйти со сцены.

— Знаете, — вспоминала через полвека Раневская, — когда я увидела этого лысого
на броневике, то поняла: нас ждут большие неприятности.

О своей жизни Фаина Георгиевна говорила:

— Если бы я, уступая просьбам, стала писать о себе, это была бы жалобная книга
— "Судьба — шлюха".

— В театре меня любили талантливые, бездарные ненавидели, шавки кусали и рвали
на части.

— Как я завидую безмозглым!

— Кто бы знал мое одиночество? Будь он проклят, этот самый талант, сделавший
меня несчастной…

— Страшно грустна моя жизнь. А вы хотите, чтобы я воткнула в жопу куст сирени
и делала перед вами стриптиз.

— Я — выкидыш Станиславского.

Я провинциальная актриса. Где я только не служила! Только в городе Вездесранске
не служила!..

В свое время именно Эйзенштейн дал застенчивой, заикающейся дебютантке, только
появившейся на "Мосфильме", совет, который оказал значительное влияние
на ее жизнь.

— Фаина, — сказал Эйзенштейн, — ты погибнешь, если не научишься требовать к
себе внимания, заставлять людей подчиняться твоей воле. Ты погибнешь, и актриса
из тебя не получится!

Вскоре Раневская продемонстрировала наставнику, что кое-чему научилась.

Узнав о замене, она пришла в негодование и на чей-то вопрос о съемках "Грозного"
крикнула:

— Лучше я буду продавать кожу с жопы, чем сниматься у Эйзенштейна!

Автору "Броненосца" незамедлительно донесли, и он отбил из Алма-Аты
восторженную телеграмму: "Как идет продажа?"

Я социальная психопатка. Комсомолка с веслом. Вы меня можете пощупать в метро.
Это я там стою, полу склонясь, в купальной шапочке и медных трусиках, в которые
все октябрята стремятся залезть. Я работаю в метро скульптурой. Меня отполировало
такое количество лап, что даже великая проститутка Нана могла бы мне позавидовать.

— Я, в силу отпущенного мне дарования, пропищала как комар.

— Я жила со многими театрами, но так и не получила удовольствия.

Раневская вспоминала:

— Ахматова мне говорила: "Вы великая актриса".

И тут же добавляла: "Ну да, я великая артистка, и поэтому я ничего не играю,
меня надо сдать в музей. Я не великая артистка, я великая жопа".

Долгие годы Раневская жила в Москве в Старопименовском переулке. Ее комната
в большой коммунальной квартире упиралась окном в стену соседнего дома и даже
в светлое время суток освещалась электричеством. Приходящим к ней впервые Фаина
Георгиевна говорила:

— Живу, как Диоген. Видите, днем с огнем!

Марии Мироновой она заявила:

— Это не комната. Это сущий колодец. Я чувствую себя ведром, которое туда опустили.

— Но ведь так нельзя жить, Фаина.

— А кто вам сказал, что это жизнь?

Миронова решительно отправилась к окну. Подергала за ручку, остановилась. Окно
упиралось в глухую стену.

— Господи! У вас даже окно не открывается…

— По барышне говядина, по дерьму черепок…

Эта жуткая комната с застекленным эркером была свидетельницей исторических
диалогов и абсурдных сцен. Однажды ночью сюда позвонил Эйзенштейн. И без того
неестественно высокий голос режиссера звучал с болезненной пронзительностью:

— Фаина! Послушай внимательно. Я только что из Кремля. Ты знаешь, что сказал
о тебе Сталин?!

Это был один из тех знаменитых ночных просмотров, после которого "вождь
народов" произнес короткий спич:

— Вот товарищ Жаров хороший актер, понаклеит усики, бакенбарды или нацепит бороду,
и все равно сразу видно, что это Жаров. А вот Раневская ничего не наклеивает
и все равно всегда разная…

— Как живете? — спросила как-то Ия Саввина Раневскую.

— Дома по мне ползают тараканы, как зрители по Генке Бортникову, — ответила
Фаина Георгиевна.

— Фаина Георгиевна, как ваши дела?

— Вы знаете, милочка, что такое говно? Так вот оно по сравнению с моей жизнью
— повидло.

— Как жизнь, Фаина Георгиевна?

— Я вам еще в прошлом году говорила, что говно. Но тогда это был марципанчик.

— Жизнь — это затяжной прыжок из п…зды в могилу.

— Жизнь — это небольшая прогулка перед вечным сном.

— Жизнь проходит и не кланяется, как сердитая соседка.

…Бог мой, как прошмыгнула жизнь, я даже никогда не слышала, как поют соловьи.

…Когда я умру, похороните меня и на памятнике напишите: "Умерла от отвращения".

— Почему Вы не пишите мемуаров?

— Жизнь отнимает у меня столько времени, что писать о ней совсем некогда.

Раневская на вопрос, как она себя сегодня чувствует, ответила:

— Отвратительные паспортные данные. Посмотрела в паспорт, увидела в каком году
я родилась, и только ахнула…

— Паспорт человека — это его несчастье, ибо человеку всегда должно быть восемнадцать,
а паспорт лишь напоминает, что ты не можешь жить как восемнадцатилетняя.

Раневская говорила:

— Старость — это просто свинство. Я считаю, что это невежество Бога, когда он
позволяет доживать до старости. Господи, уже все ушли, а я все живу. Бирман
— и та умерла, а уж от нее я этого никак не ожидала. Страшно, когда тебе внутри
восемнадцать, когда восхищаешься прекрасной музыкой, стихами, живописью, а тебе
уже пора, ты ничего не успела, а только начинаешь жить!

…Третий час ночи… Знаю, не засну, буду думать, где достать деньги, чтобы отдохнуть
во время отпуска мне, и не одной, а с Л.П. (Павлой Леонтьевной Вульф). Перерыла
все бумаги. Обшарила все карманы и не нашла ничего похожего на денежные знаки…

(Из записной книжки народной артистки.) 48-й год, 30 мая.

Раневская с негодованием заявляет:

— Ох уж эти несносные журналисты! Половина лжи, которую они распространяют обо
мне, не соответствует действительности.

Старая харя не стала моей трагедией, — в 22 года я уже гримировалась старухой,
и привыкла, и полюбила старух в моих ролях. А недавно написала моей сверстнице:
"Старухи, я любила вас, будьте бдительны!"

Книппер-Чехова, дивная старуха, однажды сказала мне: "Я начала душиться
только в старости".

Старухи бывают ехидны, а к концу жизни бывают и стервы, и сплетницы, и негодяйки…
Старухи, по моим наблюдениям, часто не обладают искусством быть старыми. А к
старости надо добреть с утра до вечера!

Однако. Смертная тоска. Мне 81 год… Сижу в Москве, лето, не могу бросить псину.
Сняли мне домик за городом и с сортиром. А в мои годы один может быть любовник
— домашний клозет.

— Стареть скучно, но это единственный способ жить долго.

— Старость, говорила Раневская, это время, когда свечи на именинном пироге
обходятся дороже самого пирога, а половина мочи идет на анализы.

— Старость, это когда беспокоят не плохие сны, а плохая действительность.

Раневская сказала Зиновию Паперному:

— Молодой человек! Я ведь еще помню порядочных людей… Боже, какая я старая!

— Успех — единственный непростительный грех по отношению к своему близкому.

— Спутник славы — одиночество.

— Одиночество как состояние не поддается лечению.

— Когда у попрыгуньи болят ноги, она прыгает сидя.

— Оптимизм — это недостаток информации.

Подводя итоги, Раневская говорила:

— Я родилась недовыявленной и ухожу из жизни недопоказанной. Я недо…

— У меня хватило ума прожить жизнь глупо.

— Жизнь моя… Прожила около, все не удавалось. Как рыжий у ковра.

— Всю жизнь я проплавала в унитазе стилем баттерфляй.

— Ничего кроме отчаяния от невозможности что-либо изменить в моей судьбе.